Человек — Легенда Иона Лазаревич Деген
Его стихов не найдёшь в школьных учебниках. Кто он? Человек, творивший историю.
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.
Эти стихи написал 19-летний лейтенант-танкист Иона Деген в декабре 1944 года. Их никогда не включат в школьные хрестоматии произведений о той великой войне. По очень простой причине – они правдивы, но это правда — другая, страшная и невероятно неудобная для тех, кто пишет на своих машинах: «1941-1945. Если надо – повторим».
Иона после 9 класса поехал вожатым в пионерлагерь на Украине в последние мирные июньские дни 41 года. Там его и застала война. В военкомате отказались призвать из-за малолетства. Тогда ему казалось, что через несколько недель война окончится в Берлине, а он так и не успеет на фронт. Вместе с группой таких же юношей (некоторые из них были его одноклассниками), сбежав из эвакуационного эшелона, они смогли добраться до фронта и оказались в расположении 130 стрелковой дивизии. Ребята добились, чтобы их зачислили в один взвод.
Так в июле 41 года Иона оказался на войне.
Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы — счастливая пора.
И вдруг — траншея, карабин, гранаты,
И над рекой до тла сгоревший дом,
Сосед по парте навсегда потерян.
Я путаюсь беспомощно во всем,
Что невозможно школьной меркой мерить.
Июль 1941
Через месяц от их взвода (31 человек) останется всего двое. А дальше – окружение, скитание по лесам, ранение, госпиталь. Вышел из госпиталя лишь в январе 42 года. И снова требует отправить его на фронт, но ему еще полтора года до 18 – призывного возраста.
Иону отправили в тыл на юг, на Кавказ, где он выучился работать на тракторе в совхозе. Но война сама пришла туда летом 42 года, и Дегена взяли добровольцем в 17 лет, он снова на фронте, на этот раз в разведвзводе. В октябре – ранение и опять тяжелое. Пуля вошла в плечо, прошла через грудь, живот и вышла через бедро. Разведчики вытаскивали его в бессознательном состоянии из-за линии фронта.
31 декабря 1942 года его выписали из госпиталя и как бывшего тракториста отправили на учебу в танковое училище. В начале 44 года он с отличием заканчивает училище и весной младший лейтенант Иона Деген на новеньком Т-34 снова оказался на фронте.
Так начались его 8 месяцев танковой эпопеи. И это не просто слова. Восемь месяцев на фронте, десятки боев, танковые дуэли — все это во много раз превышает то, что отмерила судьба многим тысячам других танкистов, погибшим на той войне. Для лейтенанта Дегена, командира танковой роты все закончится в январе 1945 года в восточной Пруссии.
Как он воевал? На совесть. Хотя Т-34 был одним из лучших танков второй мировой войны, но к 44 году все же устарел. И горели эти танки часто, но Ионе до поры до времени везло, его даже прозвали счастливчиком.
На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель
Как правильно танцуют падэспань.
Лето 1944
Случайный рейд по вражеским тылам.
Всего лишь взвод решил судьбу сраженья.
Но ордена достанутся не нам.
Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье.
За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Но главное — мы выжили с тобой.
А правда — что? Ведь так оно ведется.
Лето 1944 г.
Ни плача я не слышал и ни стона.
Над башнями нагробия огня.
За полчаса не стало батальона.
А я все тот же, кем-то сохраненный.
Быть может, лишь до завтрашнего дня.
Сентябрь 1944 г.
Есть у моих товарищей танкистов,
Не верящих в святую мощь брони,
Беззвучная молитва атеистов:
— Помилуй, пронеси и сохрани.
Стыдясь друг друга и себя немного,
Пред боем, как и прежде на Руси,
Безбожники покорно просят Бога:
— Помилуй, сохрани и пронеси.
Сентябрь 1944
Когда гибнут один за другим твои товарищи, появляется другое отношение к жизни и к смерти. И в декабре 1944 года он напишет то самое знаменитое стихотворение в своей жизни, которое назовут одним из лучших стихотворений о войне с которого начался этот материал.
Он не знал, что судьба отмерила совсем немного. Всего лишь месяц. А через много лет на гранитном памятнике на братской могиле высекут его имя. В списке лучших советских танкистов-асов под номером пятьдесят вы прочтете – Иона Лазаревич Деген. гвардии лейтенант, 16 побед (в том числе 1 «Тигр», 8 «Пантер»), дважды представлен к званию Героя Советского Союза, награжден орденом Красного Знамени.
21 января 1945 года его Т-34 был подбит, а экипаж, успевший выскочить из горящего танка, немцы расстреляли и закидали гранатами.
Он был еще жив, когда его доставили в госпиталь. Семь пулевых, четыре осколочных ранения, перебитые ноги, открытый перелом челюсти. Начался сепсис и в то время это был смертный приговор. Спас его главврач, потребовавший поставить ему страшно дефицитный пенициллин внутривенно. Казалось, это была бесполезная трата драгоценного лекарства, но у Бога были на него другие планы — Иона выжил!
Потом была реабилитация, пожизненная инвалидность – и это все в 19 то лет…
А затем долгая и очень непростая жизнь в которой наш герой-танкист смог достичь новых невероятных высот. Еще в госпитале он решил стать врачом. В 1951 году закончил с отличием мединститут. Стал оперирующим врачом-ортопедом. В 1959 первым в мире он проведет реплантацию верхней конечности (пришил оторванную руку трактористу).
Будет у него и кандидатская, и докторская, длинный путь к признанию. Уж очень неудобным был этот маленький бесстрашный хромой еврей, никогда не стесняющийся говорить правду, всегда готовый дать в морду зарвавшемуся хаму, невзирая на чины и должности.
В 1977 Иона Лазаревич уедет в Израиль. И там он будет востребован как врач, получит почет и уважение, но никогда не отречется от своей Родины.
Жив он и по сей день. В 2015 году ему исполнилось 90 лет, но характер его ничуть не изменился.
В 2012 году в ему как и остальным ветераном в российском посольстве военный атташе под звуки торжественной музыки вручил очередные юбилейные награды. После окончания церемонии наш герой прочитал вот эти свои стихи:
Привычно патокой пролиты речи.
Во рту оскомина от слов елейных.
По-царски нам на сгорбленные плечи
Добавлен груз медалей юбилейных.
Торжественно, так приторно-слащаво,
Аж по щекам из глаз струится влага.
И думаешь, зачем им наша слава?
На кой… им наша бывшая отвага?
Безмолвно время мудро и устало
С трудом рубцует раны, но не беды.
На пиджаке в коллекции металла
Ещё одна медаль ко Дню Победы.
А было время, радовался грузу
И боль потерь превозмогая горько,
Кричал «Служу Советскому Союзу!»,
Когда винтили орден к гимнастёрке.
Сейчас всё гладко, как поверхность хляби.
Равны в пределах нынешней морали
И те, кто блядовали в дальнем штабе,
И те, кто в танках заживо сгорали.
Время героев или время подлецов – мы сами всегда выбираем как жить.
Есть люди, которые творят историю. И это вовсе не политики, а вот такие вот люди как Иона Лазаревич Деген.
А много ли мы знаем о них?
Ио́н Ла́заревич Де́ген (род. 1925, Могилёв-Подольский, УССР) — русский советский и израильский поэт и писатель, автор стихотворения «Мой товарищ, в смертельной агонии…», танкист-ас во время Великой Отечественной войны, врач и учёный-медик в области ортопедии и травматологии, доктор медицинских наук (1973). Лауреат премии Федерации еврейских общин России «Скрипач на крыше 5774» в номинации «Человек-легенда».
Родился 4 июня 1925 года в городе Могилёве-Подольском одноимённого округа Украинской ССР (ныне Винницкой области Украины) в семье фельдшера. Мать работала медсестрой в больнице. В двенадцать лет начал работать помощником кузнеца. Увлекался литературой, а также зоологией и ботаникой[3].
15 июня 1941 года закончил девятый класс и приступил к работе вожатого в пионерском лагере, который располагался рядом с железнодорожным мостом через Днестр. По собственным словам, «рос юным фанатиком, беззаветно преданным коммунистическому строю».
В июле 1941 года добровольцем пошёл на фронт в истребительный батальон, состоящий из учеников девятых и десятых классов. Красноармеец. Воевал в составе 130-й стрелковой дивизии. Был ранен при выходе из окружения. Попал в полтавский госпиталь; по счастливому стечению обстоятельств избежал ампутации ноги.
15 июня 1942 года был зачислен в отделение разведки 42-го отдельного дивизиона бронепоездов, дислоцированного в Грузии. В дивизион входило два бронепоезда — «Сибиряк» и «Железнодорожник Кузбасса» и штабной поезд. Боевой задачей дивизиона осенью 1942 года было прикрытие направления на Моздок и Беслан. Командир отделения разведки. 15 октября 1942 года был ранен при выполнении разведзадания в тылу противника.
После выписки из госпиталя — курсант 21-го учебного танкового полка в городе Шулавери. Затем переведён в 1-е Харьковское танковое училище (Чирчик). Весной 1944 года закончил училище с отличием и получил звание младшего лейтенанта.
В июне 1944 года назначен командиром танка во 2-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду, которой командовал полковник Е. Е. Духовный, участвовал в Белорусской наступательной операции 1944 года. Впоследствии — командир танкового взвода; командир танковой роты (T-34-85), гвардии лейтенант.
Мы… чувствовали себя «смертниками», и нам было глубоко плевать, где нас убьют, в танковой атаке в родной бригаде или в стрелковом строю штрафного батальона.— И. Л. Деген
Является одним из советских танковых асов: за время участия в боевых действиях в составе 2-й отдельной гвардейской танковой бригады экипажем Иона Дегена уничтожено 12 немецких танков (в том числе 1 «Тигр», 8 «Пантер») и 4 самоходных орудия (в том числе 1 «Фердинанд»), много орудий, пулемётов, миномётов и живой силы противника.
Перенёс ожоги и четыре ранения, в которых ему достались двадцать два осколка и пуль. В результате последнего тяжёлого ранения 21 января 1945 года получил инвалидность.
Был дважды представлен к званию Героя Советского Союза, причём во второй раз в январе 1945 года его представлял командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский — за успешную операцию в Восточной Пруссии. Оба раза он получал только ордена.
В 1951 году с отличием окончил Черновицкий медицинский институт и до 1954 года работал ортопедом-травматологом в Киевском ортопедическои институте. Позже, до 1977 года, работал ортопедом-травматологом в больницах Киева. 18 мая 1959 года осуществил первую в медицинской практике реплантацию конечности — предплечья. В 1965 году в ЦИТО (Москва) защитил кандидатскую диссертацию на тему «Несвободный костный трансплантат в круглом стебле». В 1973 году в хирургическом совете 2-го Московского медицинского института защитил докторскую диссертацию на тему «Лечебное действие магнитных полей при некоторых заболеваниях опорно-двигательного аппарата» — первая в медицине докторская диссертация по магнитотерапии. Автор 90 научных статей.
В 1977 году репатриировался в Израиль, где более двадцати лет продолжал работать врачом-ортопедом.
Член редколлегии популярного журнала «Голос инвалида войны», постоянный консультант в «Бейт алохем» — Клубе инвалидов Армии обороны Израиля, знаток Торы, Танаха и современной философии. Единственный советский танкист, зачисленный в Общество израильских танкистов, отмеченных за героизм.
Кроме медицины на досуге увлекался литературой. Автор книг «Из дома рабства», «Стихи из планшета», «Иммануил Великовский», «Портреты учителей», «Война никогда не кончается», «Голограммы», «Невыдуманные рассказы о невероятном», «Четыре года», «Стихи», «Наследники Асклепия», рассказов и очерков в журналах Израиля, России, Украины, Австралии, США и других стран.
Живёт в Гиватаиме (Израиль).
9 сентября 2014 года в мемориальном центре бронетанковых войск израильской армии в Латруне состоялась премьера фильма российских режиссёров Михаила Дегтяря и Юлии Меламед «Деген», посвященного Иону Дегену.
— Ион Лазаревич, Вам, наверное, задавали этот вопрос множество раз. Речь идет о вашем стихотворении. Его называют лучшим стихотворением о ВОВ. Многие считают его народным, это, я думаю, самая показательная оценка. Можете ли вы рассказать о том, как вы его написали?
— Честно говоря, оно уже навязло в зубах, это стихотворение. Любимое стихотворение у меня совсем другое:
Воздух вздрогнул.
Выстрел. Дым.
На старых деревьях обрублены сучья.
А я еще жив.
А я невредим.
Случай?
Это мое самое любимое стихотворение и самое страшное. Оно было написано в 42-ом на Кавказе. Мне было 17 лет, я тогда командовал отделением разведки дивизиона бронепоездов. Жуткий был день.
Представьте себе этот бронепоезд, «Сибиряк», с его четырьмя 76-мм орудиями, а на него прет туча клейстовских танков… Чего стоили эти орудия, привязанные к железной дороге? Немцы бомбили постоянно, нашей авиации не было. Помню, оттуда только до Ростова-на-Дону шестьсот сорок километров, а до Германии сколько?
— Скажите, ведь в те годы вообще не знали, что такое пост-травматический синдром. Вы испытывали что-то подобное?
— Я впервые услышал о том, что существует пост-травматический синдром, только в Израиле.
Я ведь был три раза ранен, последний раз очень тяжело, осколок в мозгу, оторвана верхняя челюсть, семь пулевых ранений в руки, четыре осколочных ранения в ноги, но я никогда не испытывал никакого пост-травматического синдрома. Я просто не знал, что это такое. И потом, будучи врачом, тоже на знал. На первых порах это меня возмущало. Здоровых солдат показывают психологу!
Страх был. Люди боялись. Вот к примеру, служил у меня в роте командир танка лейтенант Сегал. Мне он стариком казался, ему было под тридцать лет. Думаю, попади он к самому ярому антисемиту, ему было бы легче, чем у меня. Он боялся.
На марше ведь как, место командира на левом «крыле» танка. Так и к механику-водителю ближе, и обзор, и всегда можно соскочить, дорогу показать. А Сегал из башни не вылезал.
Однажды я сделал совершенно подлую вешь, даже сейчас себя за это ругаю, но я был девятнадцатилетним мальчишкой.
Мы поехали на реконгсцировку. Когда возвращались я скомандовал: «К машине!» Подговорил всех, и когда мы с Сегалом подошли к танку, там не осталось свободного места. Я сказал ему: «Разрешаю вам занять мое место на крыле».
А сам, глупый мальчишка, сел на лобовом листе, над амбразурой пулемета, держась руками за ствол пушки. Механик выбирал самые страшные места. Танк плясал. Я боялся, что свалюсь под гусеницы.
Сегал кричал всю дорогу, слышно не было, но я видел, как он открывает рот и цепляется пальцами за крышку люка.
Ничего не помогло, на крыло он так и не садился. Мне тоже бывало страшно, но еще больше я боялся, что кто-то скажет: еврей – трус!
Поэтому первый лез всюду.
Пост-травматический синдром, это другое, но я никогда с ним не сталкивался и не понимал этого явления.
— Вы до сих пор интересуетесь танками. Но вы же еще служили и в пехоте, и в дивизионе бронепоездов. Почему именно танки?
— В пехоте я шестнадцатилетним пацаном воевал где-то месяц-полтора. В дивизионе бронепоездов воевал ровно 4 месяца. Причем, в разведке. В танковом училище я проучился целый год и воевал в танках 8 месяцев.
Как-то во время войны в Ливане в 1982 году, мы с женой, сестрой и ее мужем ехали вдоль северной границы. Неподалеку от нас на дорогу выкатился новенький Т-62. Тут же стояли журналисты, и одна из них – корреспондентка Решет Бет – видимо заметив мое удивленное лицо, спросила:
— Вы знакомы с этим танком?
Я ответил, что воевал на его предшественнике – Т-34.
Она еще поправила меня, на израильский манер: «Ти – 34?» Нет, поправил я ее: «Тэ – 34».
— Я читал в интернете о вашей встрече с Константином Симоновым, о том, что он раскритиковал ваши стихи. Эта история описывается каждый раз по-разному. Хотелось бы услышать от вас, как все было на самом деле. Вроде бы с тех пор вы перестали писать стихи.
— Да ерунда. Писал я стихи. Только между 77 и 94 годом случился перерыв. Жена одно мое стихотворение прочитала и сказала, что это дерьмо. После этого я не писал до 94 года.
В 94-ом мой друг, Аркадий Тимор, подарил мне мои наградные листы. Ему прислал их из Москвы полковник, профессор Ф.Д. Свердлов, военный историк. Ведь я, будучи солдатом-пехотинцем, разведчиком в дивизионе бронепоездов, командиром танка, командиром танкового взвода, командиром танковой роты, не имел представления о том, как там, в далеком штабе, в далеком от войны тылу, представляют к награде. И вдруг — наградные листы. Стихи из меня просто посыпались. По три в день.
К сожалению, большинство этих стихов находились в компьютере, а я еще не очень владел этой техникой, и однажды у меня полетел диск. Кое-что мне удалось вспомнить, но очень многое пропало.
Про меня почему-то ни разу не написали без каких либо «легенд». Вот Евтушенко, в прошлом году мы с ним виделись, вроде бы расставили все точки над «и». И опять он написал не так, и текст стихотворения неправильный, просто удивительно.
Писал я стихи. За одну шуточную поэму даже получил гонорар. Поэма называлась «Эмбрионада». Я ее написал на четвертом курсе. А гонораром была пятерка по акушерству и гинекологии фактически без сдачи экзамена. Поэма стала очень популярной, ее цитировали во всех 88-и медицинских институтах СССР.
А с Симоновым получилась такая штука. Однажды, выйдя из Третьяковской галереи, я увидел вывеску «Комитет защиты авторских прав». Решил зайти. В ту пору была очень популярной песня «На полянке возле школы», музыку этой песни сочинил лейтенант Григорий Комарницкий из нашей роты. Гриша сгорел в танке. А песню исполнял джаз Эдди Рознера. Но на пластинках фамилия Гриши не упоминалась.
В «Комитете» ко мне отнеслись с пониманием, но объяснили, что пластинки разошлись огромным тиражем и теперь очень сложно что-либо сделать.
Постепенно разговор зашел о творчестве танкистов. Выяснили, что и я пишу стихи. Собеседники – двое мужчин лет сорока, предложили прочесть. Прочитал несколько стихотворений.
«Подождите!» – попросили они и вышли. Через несколько минут вся комната заполнилась людьми. Я довольно долго читал стихи. Всем понравилось.
На следующий день меня вызвал начальник политотдела полка, жлоб-полковник.
— Так что, лейтенант, стишки пишешь? – небрежно спросил он.
— Пишу…
— Сегодня к восемнадцати ноль-ноль поедешь в Дом Литераторов. Туда тебя мой шофер на «виллисе» подвезет.
Я тогда еще передвигался на костылях, да и руки не окрепли после ранения, поэтому поинтересовался:
— А обратно?
— А обратно на метро.
Так я попал в «Дом Литераторов». В небольшом зале на выставленных рядами стульях сидело несколько десятков человек. Симонова я узнал, потому что видел его раньше на фотографиях. Он сидел за председательским столиком в пиджаке с орденскими планками.
В последнем ряду у входа сидел мужчина с обожженным лицом. Я решил, что это Сергей Орлов, и не ошибся.
Симонов представил меня, сославшись на Комитет защиты авторских прав.
Прочитав несколько стихотворений, я почувствовал напряжение в зале, а позднее и враждебность. Только Сергей Орлов осторожно, беззвучно аплодировал, складывая ладони.
Когда я закончил и сел, началось. Ругали меня и так, и эдак. Возмущались, обвиняли в клевете, в киплинговщине, в апологии трусости и мародерства. Особенно их разозлила строка:
За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Руководил разносом Симонов. Много лет спустя Евгений Евтушенко сказал, что Симонов спас мне жизнь, пояснив, что полководец для меня – это командир бригады, а никак не верховный главнокомандующий. Это, в общем-то, так и было. Для меня даже тыл батальона был далеким, как другая планета.
Короче говоря, когда я спускался в метро, я себе пообещал не иметь дела с этим литературным генералитетом.
Заключил выступление в Доме Литераторов тут же сочиненным стихотворением, которое назвал
ТОВАРИЩАМ «ФРОНТОВЫМ» ПОЭТАМ
(Вместо заключительного слова во время
выступления в Центральном Доме Литераторов).
Я не писал фронтовые стихи
В тихом армейском штабе.
Кровь и безумство военных стихий,
Танки на снежных ухабах
Ритм диктовали.
Врывались в стихи
Рванных шрапнелей медузы.
Смерть караулила встречи мои
С малоприветливой Музой.
Слышал я строф ненаписанных высь,
Танком утюжа траншеи.
Вы же — в обозе толпою плелись
И подшибали трофеи.
Мой гонорар — только слава в полку
И благодарность солдата.
Вам же платил за любую строку
Щедрый главбух Литиздата.
Уже гораздо позднее, когда я размышлял о тех, кто не воевал напрямую, а находился в тылу или во вспомогательных войсках, я сочинил такое стихотворение:
В кровавой бухгалтерии войны,
Пытаясь подсчитать убитых мною,
Я часть делил на тех, кто не вольны
Со мною в танке жить моей войною.
На повара, связистов, старшину,
Ремонтников, тавотом просмоленных.
На всех, кто разделял со мной войну,
Кто был не дальше тыла батальона.
А те, что дальше? Можно ли считать,
Что их война, как нас, собой достала?
Без них нельзя, конечно, воевать,
Нельзя, как без Сибири и Урала.
Их тоже доставал девятый вал.
Потери и у них в тылу бывали.
Но только я солдатами считал
Лишь только тех, кто лично убивали.
Об этом в спорах был среди задир,
Противоречье разглядев едва ли.
Водитель и башнер, и командир,
Мы тоже ведь из танка не стреляли.
Я знаю: аргументы не полны
Не только для дискуссии — для тоста.
В кровавой бухгалтерии войны
Мне разобраться и сейчас непросто.
— Сейчас очень много пишут о том, что Израиль создал Сталин, в некоторых источниках пишут о тысячах добровольцев из СССР, приехавших в Палестину воевать за только что созданное еврейское государство. Вы встречали таких добровольцев в СССР или Израиле?
— Нет, не встречал, но где-то в конце 1947 года, мы с моим другом Мотей Тверским, пехотинцем, командиром батальона, послали заявления в ЦК ВКП(б), в котором написали, что обладаем боевым опытом и просим отправить нас воевать в Палестину.
Нас вызвали в обком, спросили, какие языки мы знаем – мы оба понимали идиш – и на этом все закончилось. Вскоре отношения между СССР и Израилем стали портиться и на каждом партсобрании мы сидели и тряслись, боялись, что нас сейчас выдернут и припомнят наши заявления.
Заявление мне «припомнили» через 30 лет.
Мы тогда жили в Киеве и уже собирались уезжать в Израиль. Меня тогда «случайно» встретил майор КГБ, адьютант заместителя председателя КГБ Украины генерала Чурсина. Так как Чурсин был моим пациентом, майор за мной «присматривал». Выражалось это в «случайных» встречах на улице и беседах. С ним я расправлялся таким способом: когда он как-то пытался меня задеть, я просил у него почитать что-нибудь из запрещенной в то время литературы, Солженицина Александра, например. Майор возмущенно отмахивался и требовал прекратить «провокации».
В тот раз Евгений Михайлович спросил:
— Ну, что? Решили ехать?
— Решили, – ответил я.
— Ну, что же… оно и понятно. Уже скоро тридцать лет, как вы решили…
— Неужели не забыли?
— Что вы! Мы ничего не забываем.
— А какое впечатление на вас произвел Израиль в 77 году?
— Ну, это оказалась совсем не та страна, что я себе представлял, хотя мне казалось, что я знаю об Израиле все.
Сначала, конечно, эйфория, все было новым, необычным. Позже, правда, я познакомился с израильской бюрократией… сразу вспомнил СССР.
Помню такой забавный эпизод. Служащая по трудоустройству предложила мне работать в больнице в Кфар Сабе. Я согласился. Служащая объяснила, что я должен приехать в больницу Меир в Кфар Сабе, к професору Конфорти.
Я был слегка ошарашен. Книга профессора Конфорти «Оперативная ортопедия» была у меня настольной, но я понятия не имел, что он израильтянин!
Ехать в Кфар Сабу мне пришлось очень долго и на трех автобусах. Билеты стоили 31 лиру, в те времена для меня немалые деньги.
Когда я добрался до больницы, первое, что привлекло мое внимание, это развевающееся над зданием красное знамя. Главврача в больнице не оказалось.
— Сегодня же праздник, мы работаем по расписанию выходного дня.
— Какой праздник? – удивленно спросил я.
— Первое мая!
Мне оставалось только возвратиться ни с чем домой, а утром снова ехать в больницу. На мое счастье я встретил в больнице бывшего однокурсника, который пригласил меня к себе переночевать, а назавтра снова привез в больницу.
Когда я, наконец, встретился с професором Конфорти, тот удивленно посмотрел на меня:
— Деген, я читал ваши статьи, но не предполагал, что вы еврей!
— Вы находились в Израиле, когда СССР ввел войска в Афганистан. Вы помните, как освещались эти события в израильских СМИ? Как вы тогда отнеслись к этому событию?
— Я тогда абсолютно не понимал, зачем там Советские войска. Думаю, что и американцы там не усидят, уж очень специфическая страна.
А СМИ здесь почти никак не освещали это событие, не то, что американцы. Те бушевали.
— Ион Лазаревич, из «агентурных источников» я знаю, что в конце восьмидесятых вы организовали бесплатное лечение в Израиле советских солдат, ставших инвалидами в результате войны в Афганистане…
— Не я персонально, а наш «Союз воинов и партизан инвалидов войны с нацистами». Мы действительно организовали лечение группы из восемнадцати инвалидов, наша организация также безвозмездно обеспечила их протезами и колясками.
«Афганцы» были в шоке от нашего магазинного изобилия, ведь в СССР было довольно тяжелое время. Их потрясло отношение к инвалидам Армии Обороны Израиля, и уж совсем они не могли поверить в то, что здесь у генералов почти нет преимуществ перед солдатами, они едят в одной столовой, носят одинаковую форму.
Кроме них мы также организовали лечение в Израиле легендарного динамовского вратаря Льва Ивановича Яшина.
Став на протез, Лев Иванович заплакал: «Почему в своем родном СССР, для которого я столько сделал, мне не могли дать нормальный протез, а здесь, евреи, которым я совсем чужой, соорудили мне такое чудо».
С Яшиным случился еще один забавный эпизод. Он попросил помочь купить ему кожаную куртку. Мы повезли его в магазин при фабрике. Тут же, в магазине, находился хозяин фабрики, репатриант из СССР. Яшин примерил понравившуюся куртку и спросил, сколько она стоит. Хозяин фабрики подошел и ответил: «Для Яшина – ничего».
— Вы встречаетесь и общаетесь со многими израильскими политиками и генералами, в том числе и с Ариэлем Шароном, не могли бы вы рассказать об этом?
— В Израиле есть большая группа национально ориентированных профессоров. Человек примерно 600. Несколько раз мы с группой профессоров выезжали в Самарию и в сектор Газа. Во время этих поездок нашим гидом был Шарон. Всех нас он поразил редким для генералов знанием обстановки, своим военным видением, своим непреклонным пониманием того, что уход с высот Самарии или из поселений в секторе Газа может стать катастрофой для Израиля.
А с бригадным генералом Авигдором Кахалани мы вместе посещаем баню.
Это потрясающий человек. Войну Судного дня Авигдор Кахалани встретил на Голанах командиром танкового батальона. Но с началом войны ему пришлось передать одну роту в поддержку пехотному батальону, а другую отправить оборонять Кунейтру. На позиции он вывел всего две роты и один взвод.
С первых часов войны положение было отчаянным: сирийская авиация господствовала в воздухе, израильские позиции на горе Хермон были захвачены сирийскими командос, оттуда все позиции танкистов Кахалани просматривались, как на ладони. Сотни танков и БМП атаковали их в лоб. Но они выстояли, продержались, несмотря на огромные потери, отсутствие связи и боеприпасов. Продержались три дня, необходимые для подхода резервистов. Долина перед грядой, которую оборонял батальон Кахалани, была покрыта сотнями горящих сирийских танков и БМП. Эту долину до сих пор называют Долиной Слез.
В какой-то момент танк Кахалани оказался на перевале один. Остатки батальона, всего шесть танков, находились внизу. На перевал надвигалось несколько десятков сирийских танков. Кахалани дал команду подниматься к нему, но измотанные тяжелейшими боями танкисты не выполнили приказ, только танк командира роты встал рядом.
Мне очень трудно быть беспристрастным летописцем. Ровно 58 лет назад у меня возникла точно такая ситуация. Девятые сутки наступления. Мне 19 лет. Я командир сборной роты. 12 машин – все, что осталось от нашей танковой бригады, тяжелотанкового полка и полка 152-миллиметровых самоходных орудий. Я приказал в атаку. Машины стоят. На шум работающих дизелей немцы открыли бешеный огонь из орудий и минометов. Машины задраены наглухо. Командирам наплевать на мой изысканный мат – единственное средство убеждения, которым я владел в совершенстве. Я скомандовал «За мной!», надеясь на то, что эти сукины сыны сдвинутся с места. Не сдвинулись. Я вступил в бой. Мой танк был подбит. Три человека в экипаже и шесть десантников погибли. Механик-водитель и я тяжело ранены.
Кахалани нашел нужные слова. Они выстояли. Это была победа! По радио прозвучал голос командира полка: «Кахалани, ты остановил сирийцев. Ты – Герой Израиля!» Это был единственный участок фронта, где противнику не удалось прорваться.
С Шимоном Пересом я тоже встречался два раза. Тогда Перес был премьер-министром. Когда он вошел, все присутствующие встали, а я продолжал сидеть. Перес прошел мимо, снисходительно похлопал меня по плечу, но я сбросил его руку. А второй раз в русском посольстве, на приеме ветеранов и инвалидов войны, Перес подошел к нам сфотографироваться. Я отошел в сторону.
Авраам Коэн*, с которым я очень дружил, меня называл «фашистом», а я его называл «большевиком», возмущенно спросил, почему я отошел. Я ответил, что с такими личностями не фотографируюсь. «Ты знаешь, сколько он дал стране?» – возмутился Коэн.
— Знаю, — ответил я, — но Перес делал это на своей должности, а сколько вреда он принес стране , я могу рассказать…
Авраам Коэн на меня очень разозлился…
— Что вы можете сказать о последней войне в Ливане?
— Да ну… Сплошное безобразие, все безобразие.
— Ион Лазаревич, вы живете в Израиле уже тридцать лет, испытывали ли вы когда-нибудь ностальгию по той стране, ныне уже несуществующей, из которой вы уехали? Стране, где вы родились, воевали, учились, работали? Если да, то по чему вы скучаете больше всего?
— Возможно это покажется вам странным, но меня удивляют люди, у которых появляется ностальгия. Вероятно, это те, кому не следовало сюда приезжать.
*Авраам Коэн – бывший секретарь организации «Союз Инвалидов – воинов и партизан Израиля».
УЩЕРБНАЯ СОВЕСТЬ
Шесть «юнкерсов» бомбили эшелон
Хозяйственно, спокойно, деловито.
Рожала женщина, глуша старухи стон,
Желавшей вместо внука быть убитой.
Шесть «юнкерсов»… Я к памяти взывал.
Когда мой танк, зверея, проутюжил
Колонну беженцев — костей и мяса вал,
И таял снег в крови, в дымящих лужах.
Шесть «юнкерсов»?
Мне есть что вспоминать!
Так почему же совесть шевелится
И ноет, и мешает спать,
И не дает возмездьем насладиться?
Комментарии: